Перейти к содержимому

В чудесном детстве мы так пронизаны стихийным чувством совести, что наши неопытные, случайно-невольные грехи с избытком возмещаем нашей небесно-изначальной, от рождения благостно вверенной нам Богом непорочностью.
В отчаянной молодости мы так безрассудны, что наши искренние благомысленные намерения и добродетельные поступки безмятежно легкомысленно и гедонистически щедро разбавляем греховными проявлениями нашей натуры.
В зрелом возрасте мы настолько опытны, что уже отчетливо различаем, что есть грех и в чем заключается добронравность, устанавливая компромиссный, эмпирически оптимальный баланс этих антиномически противоборствующих начал.
В преклонном возрасте мы столь измождены жизнью, что само существование оборачивается и благой немощью греха, и горьким бессилием благого деяния. Но и сама немощь для эволюционно автономного существа есть (и именно так, неизбежно, будет осознана!) природный грех, который затмевает всякую мыслимую добродетель.

Когда он позволял себе вальяжно устроиться на лоне природы с бокалом пива, его мучили угрызения совести, что именно сейчас самое время поработать над задуманной статьей.
Когда же он решительно усаживал себя за письменный стол, чтобы заняться статьей, его пронизывало ощущение, что время идет напрасно, ибо настоящая жизнь невозмутимо проходит рядом, и встроиться в ее быстрый гедонистический поток можно только с непременной кружкой вспененного пива!
Результирующий эффект сомнений был отрицательным как для пива, так и для статьи…

Возможно, истинное величие замысла Божия о мире выражается не в его высшем (дань эволюционному самомнению) творении — человеке, а... в самой мелкой и незаметной букашке, которая деловито и как бы с некоторым осмысливаемым ощущением этого большого мира, с внеразумным предзнанием космологического смысла своего существования, с какой-то минимальной, но все же про-мыслью о его устройстве, свершает великий подвиг жизни, высказывая собой и функционально исполняя целесообразность этого мира!

Смерть будоражит и страшит актуальное сознание не как сверхэкстремальное событие жизни и не как проецируемое психикой поствитальное состояние — предполагаемый свершившийся факт.
Тревожит при жизни сам процесс умирания, т. е. длящееся во времени и развертываемое в психофизическом восприятии последнее событие на обрыве переживания как непредсказуемое сингулярное состояние: будет ли сверхэмпирический переход из мира сего в мир иной безболезненным и достойным, и в этом смысле — благостным? Или…

Индивид, вовлеченный в гаджет-взаимодействие — технологический «человек в футляре»: руки медитативно заняты кнюппельным магнетизерством, уши затрамбованы аудиозатычками, взгляд застылых глаз неотрывно вперен в матрицу устройства. Его разум — в транс-экстатической прострации, волевой потенциал — на уровне угрожающего истощения, чувственное восприятие — в режиме блокировки, мышечный тонус — в дежурно-аварийной функции, социальная включенность — в фазе аутической неадекватности… Личность в латентном проявлении — в состоянии психической гибернации и временной дизадаптации: вне социума, вне рацио и вне морали.
Зацифирье — одуряющая псевдоактивность. Зацифирье — мнимообманутое одиночество. Зацифирье — не осуществимая в эмпирической реальности идеальная виртуальность — всегда и только лишь виртуальность, ускользающая возможность бытия, т. е. напрасная жизнь как судьбинный оброк информационных технологий.