Перейти к содержимому

Угол Альфа … Он был очень острым… Точнее — он пользовался репутацией острого, да и был таким в реале, но об этом лучше умолчать. Хотя…

…Хотя, справедливости ради, всё-же, — он именно таким и был! Но…

…Но однажды, он скоропостижно-вдруг неприлично скривился и, геометрически-грязно выбранившись (типа классического, «вы теперь все отупеете тут») в адрес иных, безнадежно коллапсировал… Для угла это значит, что он экстремально обострился, т.е. фактически занулился. А можно, следуя известному принципу оптимизма, сказать, что вовсе даже и не изничтожествовал, а счастливо конформировал в полный Горизонт Треугольных Событий. Но это уж всё равно…

…Конечно, это всё равно: для угла с его предзаданной Создателем именно угловой природностью это был Ппц… Внеугольный.

…Ппц — тупо (ему было уже далеко за 90º) в тот же неторопливо длящийся миг по-соседски — традиционно завистливо — проинтуичил угол Бетта, чахоточно оживляясь и пытаясь не разложиться в необъятный топологический обморок на абсолютно полный радиан ввиду неожиданно открывающихся перспектив, которые он, учитывая его изначально тупоугольную сущность, даже и протригонометрить не смел. Но он ни одним изгибом своих прямолинейно-алчных (типа «вау, как я туп!») сторон не выдал собственных геометрических амбиций. Ибо был ещё недостаточно туп. А…

…А угол Гамма в это вселенски-остроугольное время с отупевшей до непостижимых градусов сущностью заторможенно-растерянно градуировал на обочине треугольника (это был правый нижний угол, все же как-то помнят?), и, геометрича в режиме форс-мажорного перегрева (уже давно перевалившего за номинальные 90º), конвульсивно радианил ускользающее треугольно-обустроенное бытие, с острым (как ему ещё мнилось) прищуром свидетельствуя драматургию глупости. Ибо…

…Ибо он знал общий баланс, и ему трагически-хорошо была известна цена вопроса.

…Ибо самомнение ближнего — фанатично носимые вериги, а сингулярная блажь сопредельного — принципиально диссимметрична.

Записано по смутным, с глубоко до-Евклидовых времён, староизжитым воспоминаниям угла Дельта — агента тёмной материи треугольной (ага… для кого эти сказки?) реальности, которая, б… удь она неладна, как раз в каждом треугольнике и гнездится подло-незримо. А…

…А может и не подло, а, наоборот, по-Правде? :-)

P.S. Во времена Гермеса Трисмегиста и тем более прославленного Орфея антично-нормальному треугольнику полагалось не менее 4-х углов. Но в насквозь-образованном обществе приличным было насчитывать, всё же, не меньше 5…

С тех пор мало что изменилось… Но еретическая песнь Орфея уж смолкла… А ТриждыВеличайший надёжно сконсервировался. Пифагор?… Про гипотенузу бдительно помним… Она харизматична, хотя и не была верна ни одному из катетов!

Если у меня есть Ангел-Хранитель, то он, скорее всего, мальчишка лет 12-13-ти, рассеянный, аутично-нетутошний, как и я нередко «бывавывал»…
С плохо отмытым лицом; с неотфокусированным взглядом, отсвечивающим и неискушенной чистотой невинности, и, одновременно, мудростью утомленного знания; с несинхронизированной рефлексией.
С глазами, бесконечно глубинеющими нездешностью, но врасплох озадаченными созерцанием сюжетов явленной действительности и потому исполненными немого вопрошания.
С приоткрытым ртом в растерянной, несозрелой, однажды забытой и уже полуистёртой улыбке, заблудившейся на неуверенно прикушенных губах, провокационно набухших каким-то непреодолимо-простейшим, извечно безответным вопросом.
С отстранённо-озадаченным видом — невероятным со-явлением любопытствующей наивности детства, сомнения искусного творца и ехидства умудрённого опыта — феноменов, благодатно застрявших между мирами должного и сущего.
Ну и, конечно же, с солнечно-вырыжинными, ни разу не причёсанными волосами. И еще — его лицо тоже в щедрых огненно-рыжих брызгах солнца.
Вот, наверное, это он и есть. Или же тот, чей призрак-явление однажды случайно распознало моё за-сознание в быстро-мимонабегающей волне бытия.
Его изначально непорочно-белые крылья, озарённые жизнерадостно-розовым золотом солнца, теперь уже трагически опалены пеплом моих легкомысленно утраченных надежд и напрасных иллюзий.
Он никогда не носит рубашки, и его живот насквозь исцарапан и чумаз от постоянных — затяжных и упорных — битв за меня: да, ему приходится пачкаться об твердь бытия земного. И это — самая надёжная твердь моего пребывания в этом — я точно знаю, уже вычислил — совершенном-совершённом (Господи, уже? А я?) мире! Желание (а и способность-то?!) сказать за это «спасибо» — уже самое преизбыточное и дерзкое исполнение самых невероятных обетований!
Да! И он, конечно же, в невозможно рыжих (а как ещё можно оптимизировать эту продырявленную пивными пробками усерённую экзистенцию?) шортах, криво-набекрень нацепленных на его бёдрах с неразношенными и почти что святыми ногами — босыми и ржавыми от налипшего, беспечно-рыжего же, песка моих несбыточных ожиданий.
А что он умеет и чем занимается? Хм… Он же — Ангел! Это знание нам недоступно…
Ибо это твердь бытия уже небесного

Гипнотическую мантру «скоро всё будут хорошо», читаемую в ситуации переживаемой депрессии и пессимизма, следовало бы дополнить убеждением: «вот уже совсем скоро, просто надо немного потерпеть».

Истинные пессимисты и этому не верят. Выражаясь в духе и стилистике чеховского героя, они могли бы воскликнуть: «Помилуйте, что вы тут давеча говорили! Скоро всё будет хорошо! И это в благоденствующем-то обществе?!».

Всё же необходимо возразить пессимистическому восприятию бытия и направить иных на путь жизненного «позитивизма». Ибо, как минимум, следовало бы говорить, что всё будет невозможно, просто невыразимо хорошо и ослепительно прекрасно! Но и это не отражает истинного состояния мира. Ибо мир уже давно и надёжно пребывает в абсолютном добре и неуклонно близится к Абсолюту. Это апокрифический факт, великое умолчание смысла Мультверса: сущее давно и безнадёжно погрязло в подобающем ему совершенстве. И это совершенство изначальное, от сотворения Мира, и даже раньше — мир совершенен за много вечностей до него в бесконечной последовательности Вечностей, задолго до её нынешнего вселенского раскрытия. Он совершенен и прекрасен уже по абсолютному своему замыслу, «проективная» история которого тоже уходит в необозримую толщу времён.

А «теодицея» мирового несовершенства в таком случае, если довериться Циолковскому, есть тренировка атомов вселенной — её первобытных граждан, — пребывающих в разных мыслимых формах и агрегатных состояниях для обретения и восполнения полноты всеобщего панпсихического ощущения радости бытия.

Да пребудет она в вас!

…Прежние скрижали вечных законов разбиты и снесены на свалку культуры; священные реликвии обесценены и погребены под мусором бытовых отходов цивилизации; смоковница с обещанными плодами высших целей засохла; нравственные твердыни заболочены и заилены топкими заботами сего дня; тугоплавкий ковчег незыблемой веры распилен и продан по частям заезжим ценителям религиозного антиквариата; знамёна убеждений, обагрённые страданиями и овеянные истинной страстью прежних ревнителей духа, по хозяйски раскроены на портянки здравого смысла, а абсолютные идеи и смыслы опрощены и адаптированы для интеллектуальной удобоваримости, идеологического вспоможения наиполнейшему потреблению и приятнейшему размножению…

Да здравствует!

Держись! Соглашайся и упирайся — одновременно. Принимай наличное и оптимизируй во имя должного! Лови динамику и играй на контрастах!

Всякое настоящее ценно тем, что оно, во-первых и прежде всего, — настояществует, оно есть, оно актуально торжествует в этот самый миг — в окружающих предметах, мысленных образах и тончайших физиологических проявлениях (неусыпно памятуя, что всё дело в нервных окончаниях, не говоря уже про биохимию клетки!). И уже этого достаточно, ибо есть солнце — и солнце образов; есть ветер — и ветер ощущений; есть осязание бытия — частного и текущего — и причастность Бытию — целокупному и превечному, Абсолюту. Это «императив экзистенциального присутствия», утверждающий свою закономерность сквозь вольную суперпозицию природных стихий, сквозь призрачность и драматичность жизни каждого отдельного человека, сквозь бренность и трагически-фундаментальную неустроенность его природы…

Всякое настоящее ценно тем, что оно неутомимо воспроизводит и заботливо транслирует — и тем самым бережно хранит — в наше ожидаемое будущее важные для нас воспоминания минувшего, связующие самоидентичность человека и непрерывно устраивающие и укрепляющие его личность. Это те невесомые ценности, которые держат и согревают, оправдывают и примиряют — очеловечивают суровую ткань беспристрастного мирового бытия. Это лица окружающих, их эмоции и характерные жесты. Это образы, видения, звуки мира, на фоне которого разворачивается собственная история жизни. Это фразы, произнесённые невзначай и сиюминутно, но оказалось, что навсегда… Это нематериальное осязание лёгкости соприкосновения душ в безмолвном общении и в окружении напряжённо выжидающего, выстуженного небытием, Космоса…

Всякое настоящее ценно тем, что оно чревато грядущими последствиями — а именно обетованием того, что будет и новое, иное настоящее (паки-бытие)… со всеми его новыми семантическими и онтологическими парадоксами, прорывами и тупиками, крыльями и надеждами, благостными и безрадостными экстраполяциями, с его нескончаемой интригой дления — неугасающего, пока не меркнет сознание самого человека…

Держись!

И именно в этом и состоит «естественное» достижение жизни и главный её завет…