Перейти к содержимому

Три великих проклятия эмпирического человека, безжалостно утягивающие его в воронку небытия:
~ закон больших чисел, неумолимо действующий в абстрактно-социологической реальности, статистически беспощадно подвергающий общество слепой «децимации»;
~ биологическая инерция жизни в ее изнашивающем личность конкретно-психологическом проявлении, бесцельно влачащая индивида в экзистенциальном потоке по ухабам судьбы;
~ и как адская сень — смерть, законодательно определяющая ветхого человека… Так природная сила оборачивается человеческим бессилием, естественный закон — нравственным беззаконием, произвол неразумной стихии — безволием разумного начала.

Смерть будоражит и страшит актуальное сознание не как сверхэкстремальное событие жизни и не как проецируемое психикой поствитальное состояние — предполагаемый свершившийся факт.
Тревожит при жизни сам процесс умирания, т. е. длящееся во времени и развертываемое в психофизическом восприятии последнее событие на обрыве переживания как непредсказуемое сингулярное состояние: будет ли сверхэмпирический переход из мира сего в мир иной безболезненным и достойным, и в этом смысле — благостным? Или…

Бог жив только в живых, в мертвых его нет, в мертвых он сам тоже мертв. В противном случае, не было бы мертвых — беспричинно погибших и безвинно погубленных.
Покойники не являются предметом Божественного попечения и промысла, они для Него такой же шлак жизни, как и для бессознательной природы — осадок, образующийся в слепых циклах биогеохимической миграции атомов?
Если случайно гибнет невинный ребенок, который ещё не успел не только согрешить, но и воспринять свою жизнь, то зачем он вообще был явлен Богом? Для дальнейшего блаженства в Раю? Но он ещё ничего не совершил, он никакого духовного опыта не приобрел, никакой нравственной эволюции не совершил. У него нет никаких заслуг и никаких проступков, важных для божьего суда над ним. Это не распустившийся бутон цветка в эдемском саду.
Тогда для горя и скорби? Для провокации и проверки других — его родителей. Но такая практика, такое «гевристическое обучение» не только не божественно, оно даже и не человечно!
Пока человек жив, он способен веровать в бога, проектировать и проецировать его в своем сознании. Как только он умирает, проекция гаснет, бог отходит и улетучивается вместе с последним вздохом умирающего. Дальше — законы слепой природы, лишённой разума, целестремительной воли, божественного промысла...
В этом свете как то по-другому уже прочитывается христианская догма: «Бог — бог не мертвых, а живых».
Какой смысл в смерти невинного дитя? Чему она служит? Зачем бог даровал ему жизнь, если тут же ее и отобрал? Зачем выпустил существо в свет, если тут же его и прибрал назад? Не проще было бы оставить эту душу при себе на небесах, не пуская ее в бессмысленный и жестокосердный земной оборот, который становится лишь кругом явленного ада? Все это говорит о подлинной случайности, которая противоречит божественной воле, и потому есть свидетельство ее отсутствия. А значит и мертвые тем более оставлены сами себе, т. е. полному и окончательному тлену. Богу — богово, праху — прахово…
Это все равно, что замыслив написать большой роман, ограничиться указанием какого-то его названия на титульном листе, оставив все страницы пустыми — для простора воображения каждого настырного «читающего»…

Возможно, только после смерти начну жить настоящей жизнью.
И то, не своей. Впрочем, как и сейчас... Унылая безнадежность.

Иногда возникает «соблазн унтерменша»: обратиться букашкой, не сознающей своих дней, беспечно решать букашечные вопросы невольно обретаемой букашечной жизни и смерти.
Это священное неведение и псевдобеспечность, в масштабировании примитивных ощущений на психическую архитектуру, равновелики счастью «добропорядочного обывателя»?
Противоречие в том, что такая осчастливленная жизнью букашка не может артикулировать саму мысль о счастье. Как, впрочем, и о самом своем существовании… Ибо она не способна на дерзкое «Азъ».