Чтобы скрыть предмет в пространстве, нужно расположить его на видном месте, на транспортном перекрестке 3D-векторов. На стыке всех пространств.
Чтобы сохранить мысль во времени, нужно пустить ее «на ветер» — цифровой ветер в виртуальном пространстве, на перекрестке стрел времени. На сквозняке времен...
Подобно тому, как нейронные токи циркулируют в клеточных констелляциях головного мозга, создавая пульсирующую ткань актуальной памяти, вечно-бесконечное блуждание оцифрованного смысла в контурах информационного поля вызывает семантический метаболизм, динамически-непрерывно воссоздающий психические локусы единосущего мирового сознания.
Метка: ветер
Отчуждающее все-одинство
Иногда его сознание оказывалось во власти пронизывающего ощущения — почти осязаемо-явного видения, — что он словно оказывался на какой-то другой, очень недружелюбной планете — Марсе или Юпитере, или, скорее, даже на вовсе безвестной, страшно далекой и безнадежно затерянной в ледяной бездне чужой планете: безжизненной, абсолютно холодной и пустынной, очень-очень маленькой, как какой-то бесцельно и вольно странствующий в непознаваемых глубинах космоса бесформенный сгусток вселенской материи, или может, просто метеорит. А может именно он и был этой «самопланетой» — осколком социально-психологического универсума…
И вот, он старательно вжимается в этот блуждающий астрономический мегалит, заброшенный в пугающую бесконечность, тщетно озирается в непроглядном мраке, в адском холоде и беззвучной пустоте, в неприкрытой совершенной нагости его сущности, обнаженный всей его судьбой, съежившись испуганной душой и слабым телом — от ужаса и от того, что его вынужденная космическая обитель слишком мала, чтобы можно было на ней хотя бы распрямиться. Его сковывает мертвящий озноб — стынь космического пространства и хладнодушие безмолвного одиночества; он цепенеет от беспомощности и незащищенности… И ему по-детски страшно!..
Но еще больший ужас вызывает чувство полнейшей оторванности и растерянности: почему так получилось, что он очутился на затерянной, непоправимо одинокой планете, словно вырванной из космического всеединства; как он обнаружился на отщепившемся от нормальной социальной материи огрызке вселенского целого и можно ли как-то реинтегрироваться в субстанцию единой онтологии? Он запутан и потерян во времени, заблудился-расслоился в периодах жизни и зрелости своей личности, он растерялся-раздробился в разных своих возрастах и мерах развитости собственной психики, одновременно пытающихся — на своих психологических языках — подсказать ему хоть какое-то решение. Но он не знает и не умеет, как ему поступить, он больше не знает никакой правды, ему неведомо и недоступно никакое вообще, и тем более — единственно нужное, действие. Его парализует волевое бессилие. Он полностью психологически сбит и дезориентирован, а его ментальность утратила твердые очертания; его здравая чувственность скована, а рациональная основа безнадежно источена и размыта эмоциональными волнами в космическую пыль… Возможна ли хоть какая-то реакция его рассредоточенной на множестве времен личности? Если он примет какое-то решение, будет ли оно правильным или неправильным? Будет ли его поступок добрым или злым? Что такое вообще теперь добро и зло? Его действие будет спасительно хорошим или же, напротив, губительно плохим??? У него вообще больше нет никакого знания о плохом и хорошем… Его сознание лишено всех ориентиров, оно смысло-ценностно внекоординатно и беспомощно. Его представления — за горизонтом осознавания жестоко предъявленной чувственной действительности. Опыт его жизни улетучивается во всепоглощающем вакууме и обесценивается до отрицательных величин.
С обреченной орбиты своей никчемно-крохотной планеты он с грустью смотрит на далекую респектабельную Землю, от которой трагически удаляется с предательской, невозвратно-бешенной скоростью, и понимает, что с каждым оборотом на кругах ее небесного пути становится все более чужим тому миру, в котором номинально «прописан», и в котором ему надлежало бы быть своевременной личностью, адекватным гражданином своего времени… Ставший чуждым не потому, что оказался в уединении на далекой и ничтожной планете с ее аномальной психофизической атмосферой и бегущей по непредсказуемой экзистенциальной орбите, а напротив, потому именно и очутившийся на ней, что уже когда-то и в силу каких-то изначальных обстоятельств был собственной природой отчужден задолго до этого. Иначе и не объявился бы он на этой «своей» планете — «планете себя», обреченной на оторванность и бесплодность…
…Экзистенциальный ветер его же собственного сознания все дальше сносит его от обжитых онтологических трасс, ему все сложнее представить, что можно вновь причалить к берегу привычного бытия и войти в социальный «оборот» своей личности в узаконенном порядке общей жизни. Ему ни за что не приземлиться, только жестко пасть и вдребезги разбиться в неизвестности об твердь безучастной чуждости… Он догадывается, что однажды уже ни за что не сможет вернуться в привычный мир, на земной — зеленый и теплый — берег родной планеты, в тепло солнечного света, в комфортное социальное лоно, в уютный круг дружеского общения; он никогда не увидит счастливых улыбок и не услышит радостного смеха ближних… И никогда уже не обретется в социальном миропорядке, в зрелой личностной идентичности, на твердых и правильных основаниях своего цельного, психологически неделимого Эго. Он предчувствует, что ему суждено однажды навсегда стать суверенным пленником льдяного космического тела — обрывка темной психической материи социальной вселенной. Он панически срывается в бездну страха — того, какой только испытывает потерявшийся ребенок!..
…Ментальное пространство-время неумолимо уплотняется, тяжелеет и мрачнеет неосознаваемым; циклы психических переживаний безнадежно сжимаются, коллапсируя в нуль-точку, лишенную собственного смысла и личностного выражения…
Мировая эмпатия
…Сочувствую дождю, скорбящему в опозоренных зимой голых ветвях покинутых деревьев; распознаю тревогу и грусть неприкаянного ветра, мятежно-беспокойного, заблудившегося в прямоугольных карманах урбанистического пространства беспамятного мегаполиса; соучаствую букашке, уверенно несущей бремя своего призрачного бытия; сопереживаю природе, тоскующей в неосознаваемой вечности и ликующей в ее осколочных мгновениях неугасимой жизнью…
Эти впечатления коррелируют (увы, с отрицательным знаком) с благостным ощущением всеединства, которым пропитаны строки Баратынского:
С природой одною он жизнью дышал,
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.
Стоячий ветер несказанных слов
В некоторых ситуациях мы точно знаем, какие слова нам нужны. Но их некому произнести.
Иногда истина уже открыта нам. Но некому указать на неё.
Услышать слова, которые уже известны — не важно. Но почему же не слышно этих известных слов тогда, когда они экзистенциально необходимы, и их важность безусловна, даже если это уже староизвестные слова?
Получить импульс развития, о содержании которого нетрудно догадаться — лишнее. Но почему же мотивация не подкрепляется этим лишним — последним и решающим — доводом тогда, когда им определяется траектория судьбы, и его значимость совершенно не зависит от его тривиальности?
Под вечерней звездой
Ни день, ни ночь. Ни ветра, ни дождя. Ни зноя, ни излишней прохлады. Ни людей. Ни собак. Ни машин. Никакой суеты и озабоченности в психологически комфортной дельта-окрестности. Ни навязчивых звуков, ни мертвенной тишины.
Только одушевлённое безмолвие, уединение и возможность созерцать. И даже мыслить...
Только далёкая звезда в тускнеющем небе и музыка сфер в эмпирических ушах.
Доступное блаженство…