Перейти к содержимому

Похищение огня Прометеем — это дар полубога людям, это снисхождение божества к человеку в его земную юдоль, схождение и унижение неба до земли. Прометеанство — добровольная земная инициатива титана, его посильное благотворительное радение (др.-греч. Προμηθεύς — радетель) о людях, о земле, идущее наперекор богам «чистой крови», т. е. истинной божественной сущности. Деяние/подвиг Прометея — бунтарское проявление активной любви полубога к человеку, замешанной на ревности бога-полукровки к подлинным — высшим и всевластным — богам.

Супраморалистический проект патрофикации (Н.Ф. Федоров) — напротив, творческое подношение человека Богу, искание с Ним со-равного общения, это восхождение человека к Богу в Его миротворческие чертоги, преображающее возвышение и вознесение земли до небес, эманация наличного в подлежащее. Супраморализм — это небесное дело человека, его творческая дерзость о небесах и богоподобии, активно-онтологическое сотворение мира, требующее исторической эсхатологии и пресуществления ветхой природы человека. Это теоантропическое самотворчество эмпирического человека.
В философии общего дела, помимо ее содержательной полноты и неклассических смыслов, очень важно уловить предельный максимализм, обнаружить экстремальные силовые линии, возносящие эмпирику на сверхэмпирический уровень, возводящие сущее в должное, преображающие онтологию — в деонтологию. Творчески-эволюционный проективизм — это активно напряженное поле культурной космологической энергии, окончательно поляризующее дольнее и горнее, и это сплав содержания и формы в максимализме; это homo-прометеанство идущего не с неба на землю, а с земли до небес замысла. Супраморализм общего дела — сверхзадача утверждения сверхнравственности, онтологического преображения мира…

Чем глубже Ад, тем выше Небеса. Таков принцип нравственного релятивизма.
И это не противоречит мудрости Гермеса Триждывеличайшего «как вверху, так и внизу», ибо Ад — это уже не физический низ, земная твердь, а метафизическое подземелье, не измеряемое по шкале «ниже–выше».
О чем взыскует последний грешник в дольней льдяной бездне своих грехов?
О чем печалуется первый праведник в горних заоблачных вершинах собственной непорочности?

«Нормализованный» современник — это персональная сущность, реализуемая в формате «all inclusive»: увы, эмпирическому человеку «позволены» и добродетель, и порок; ему разрешены и небесно-славное сияние святости, и вязкая глина греховных низин. «Homo изотропный» способен к проявлению своей сущности в любом направлении, хотя эволюционно-исторически у него и обнаруживаются выделенные направления развития. Его сущность благостно тяготеет и воспаряется к прозрачным пределам горнего, но предательски мутится и засасывается в болотные заводи дольнего.

Ибо эмпирический индивид — личность не героическая, персона не публичная, человек, не наделённый сверхэмпирическими качествами и полномочиями: харизмой, уважением априори, авторитетом, властью... Это «заминированный» своей природой тихий, мирно живущий и добросовестно жующий обыватель, послушно пасущийся в силовых полях материальных соблазнов и почтительно утилизирующий отпущенный ему судьбой квант бытия...

Есть сущности, которым предназначено пари́ть в непостижимо высоких и безгрешно-синих небесах.

Есть сущности, которые вспахивают грешную землю своими страстями и непомерными вожделениями, унавоживая эмпирическую данность вечно новыми пороками.

Но есть сущности иного, серединного порядка, — которые непрерывно балансируют на неустойчивом порубежье — между горним и дольним. Этакие поплавки, удерживающие себя от скатывания в низины заболоченного бытия, но и не дерзающие поднять себя над горизонтом вечно торжествующего утилитаризма.

Привычно отдаёшься самодержавной логике и власти повседневного хода жизни, в размеренном течении которой иной раз — внезапно и беспричинно — прорывается какой-то неведомый поток. И в один неизмеримый, непостижимо полный миг оказываешься поглощён и унесён, почти утоплен сумасшедшим этим потоком, в котором тонуть и захлебываться от упругих и настойчивых струй разнокалиберных ощущений, впечатлений отчего-то сладко и желанно. И полная неуправляемость этим потоком, признание его «чужой» природы и причинного источника.

В нём в грандиозный коктейль смешаны разнородные ощущения: предугадывание Вечности вперемежку с осознанием конечности и бренности; чувство вселенскости и, одновременно, принадлежности земному пласту реальности; космогонический восторг, который не должен быть ве́дом ни одному земному, но в этот миг почему-то просочившийся в неполномерное восприятие Мира, и — тут же — непонятная грусть, почти печаль, рождающаяся сама по себе из какого-то родника сверхвосприятия очевидной реальности и сокрытой гиперреальности; боль бытия и неудержимая радость предчувствуемого сверхбытия… Это жадное впитывание и образов горнего, и зарисовок дольнего…

Воспринимаешь всё словно одним каким-то гиперчувством — одновременно, полно и, самое возмутительно-прекрасное — совершенно непроизвольно: и объятия тёплого ветра, и обострившиеся запахи, звуки обступившей реальности, и цвет темнеющего неба, отчаянно подсвечиваемого дерзкой луной на ущербе своего извечного цикла. Ощущаешь себя не конкретным существом, человеком, а некоторым вынужденным регистратором, точнее — свидетелем нечаянно приоткрывшегося узора бытия, проявления нетленной «механики» Сущего…

В эти благословенные мгновения в психологически размерностную бренность просачиваются явления иных измерений Сущего. Через переживания здешнего сквозит ткань чувственности бытия иного, неизмеримо высшего порядка. Там всё Благостно и Истинно; там Гармония, Любовь и Красота явлены в такой сияющей полноте, которая непостижима и не достижима в нашем суженном нашими же возможностями виде.

Это сюжеты пространственного мира или обетования надпространственного? Это явь ветхой земли или просветы нового неба?