Метка: растерянность

Иногда его сознание оказывалось во власти пронизывающего ощущения — почти осязаемо-явного видения, — что он словно оказывался на какой-то другой, очень недружелюбной планете — Марсе или Юпитере, или, скорее, даже на вовсе безвестной, страшно далекой и безнадежно затерянной в ледяной бездне чужой планете: безжизненной, абсолютно холодной и пустынной, очень-очень маленькой, как какой-то бесцельно и вольно странствующий в непознаваемых глубинах космоса бесформенный сгусток вселенской материи, или может, просто метеорит. А может именно он и был этой «самопланетой» — осколком социально-психологического универсума…
И вот, он старательно вжимается в этот блуждающий астрономический мегалит, заброшенный в пугающую бесконечность, тщетно озирается в непроглядном мраке, в адском холоде и беззвучной пустоте, в неприкрытой совершенной нагости его сущности, обнаженный всей его судьбой, съежившись испуганной душой и слабым телом — от ужаса и от того, что его вынужденная космическая обитель слишком мала, чтобы можно было на ней хотя бы распрямиться. Его сковывает мертвящий озноб — стынь космического пространства и хладнодушие безмолвного одиночества; он цепенеет от беспомощности и незащищенности… И ему по-детски страшно!..
Но еще больший ужас вызывает чувство полнейшей оторванности и растерянности: почему так получилось, что он очутился на затерянной, непоправимо одинокой планете, словно вырванной из космического всеединства; как он обнаружился на отщепившемся от нормальной социальной материи огрызке вселенского целого и можно ли как-то реинтегрироваться в субстанцию единой онтологии? Он запутан и потерян во времени, заблудился-расслоился в периодах жизни и зрелости своей личности, он растерялся-раздробился в разных своих возрастах и мерах развитости собственной психики, одновременно пытающихся — на своих психологических языках — подсказать ему хоть какое-то решение. Но он не знает и не умеет, как ему поступить, он больше не знает никакой правды, ему неведомо и недоступно никакое вообще, и тем более — единственно нужное, действие. Его парализует волевое бессилие. Он полностью психологически сбит и дезориентирован, а его ментальность утратила твердые очертания; его здравая чувственность скована, а рациональная основа безнадежно источена и размыта эмоциональными волнами в космическую пыль… Возможна ли хоть какая-то реакция его рассредоточенной на множестве времен личности? Если он примет какое-то решение, будет ли оно правильным или неправильным? Будет ли его поступок добрым или злым? Что такое вообще теперь добро и зло? Его действие будет спасительно хорошим или же, напротив, губительно плохим??? У него вообще больше нет никакого знания о плохом и хорошем… Его сознание лишено всех ориентиров, оно смысло-ценностно внекоординатно и беспомощно. Его представления — за горизонтом осознавания жестоко предъявленной чувственной действительности. Опыт его жизни улетучивается во всепоглощающем вакууме и обесценивается до отрицательных величин.
С обреченной орбиты своей никчемно-крохотной планеты он с грустью смотрит на далекую респектабельную Землю, от которой трагически удаляется с предательской, невозвратно-бешенной скоростью, и понимает, что с каждым оборотом на кругах ее небесного пути становится все более чужим тому миру, в котором номинально «прописан», и в котором ему надлежало бы быть своевременной личностью, адекватным гражданином своего времени… Ставший чуждым не потому, что оказался в уединении на далекой и ничтожной планете с ее аномальной психофизической атмосферой и бегущей по непредсказуемой экзистенциальной орбите, а напротив, потому именно и очутившийся на ней, что уже когда-то и в силу каких-то изначальных обстоятельств был собственной природой отчужден задолго до этого. Иначе и не объявился бы он на этой «своей» планете — «планете себя», обреченной на оторванность и бесплодность…
…Экзистенциальный ветер его же собственного сознания все дальше сносит его от обжитых онтологических трасс, ему все сложнее представить, что можно вновь причалить к берегу привычного бытия и войти в социальный «оборот» своей личности в узаконенном порядке общей жизни. Ему ни за что не приземлиться, только жестко пасть и вдребезги разбиться в неизвестности об твердь безучастной чуждости… Он догадывается, что однажды уже ни за что не сможет вернуться в привычный мир, на земной — зеленый и теплый — берег родной планеты, в тепло солнечного света, в комфортное социальное лоно, в уютный круг дружеского общения; он никогда не увидит счастливых улыбок и не услышит радостного смеха ближних… И никогда уже не обретется в социальном миропорядке, в зрелой личностной идентичности, на твердых и правильных основаниях своего цельного, психологически неделимого Эго. Он предчувствует, что ему суждено однажды навсегда стать суверенным пленником льдяного космического тела — обрывка темной психической материи социальной вселенной. Он панически срывается в бездну страха — того, какой только испытывает потерявшийся ребенок!..
…Ментальное пространство-время неумолимо уплотняется, тяжелеет и мрачнеет неосознаваемым; циклы психических переживаний безнадежно сжимаются, коллапсируя в нуль-точку, лишенную собственного смысла и личностного выражения…

Это случилось в непостижимые ныне времена, когда мы были чисты, непогрешимы и безупречно невинны…
Ибо и были в непорочной детскости такими, какими все дети всегда и бывают…
Как и все мои сверстники в ту пору, я ещё выглядел как ангел, случайно совершивший вынужденную посадку на землю. И потому изначально уже был восторжен неминуемым общением с небесными проводниками чуда во всех идеальных образах его явления…
Ещё отчётливо помню (и до сих пор реликтово ощущаю), что до самых краёв своего восторженно парящего над действительностью существа был преисполнен любви и доверия ко всему, что попадало в круг моего ищущего восприятия, и ещё… нетерпеливо кипел ожиданием исполнения какого-то волшебного обетования — до сладостных судорог чувства чудесно-прекрасного. Воистину, это был ежедневно воссоздаваемый Рай на солнечной лужайке чудеснейшей Земли — открытый, добрый и многообещающий для психологически неискушённой личности!
Вот это я и помню. Слава Богу!
А особенно — несколько эпизодов моего начинающегося жизненного переживания, выстроившихся в особый вектор чувства-памяти.
1. Первый из этих эпизодов — обычный день на излёте лета. Мне было лет 5-6. Обычный ход событий жизни обычного мальчишки. Стандартная обстановка в виде кипучей повседневности двора в предвечернюю паузу дня, наполненную детской безмятежной неутомимостью, озабоченностями родителей, гомоном никогда неунывающих птиц и бдительно присматривающими за всем происходящим многочисленными кошками всех мыслимых мастей и пород…
И я — просто замешанный в гущу всего этого, самозабвенно поглощённый текущим моментом жизни, не предвещавшим ничего экстраординарного даже для всегдаожидающего чудесной феноменологии.
…Как вдруг это традиционно многомерное, многоголосое и многоцветное, многофакторное — онтологически «композитное» — пространство-время жизни незаметно, понемногу искривилось, закруглилось и осфе́рилось вокруг меня. И в этом неожиданно отграниченном, засвеченном от всего остального мира локусе появился мальчик. Именно появился — внезапно, вдруг, явно беспричинно, из ничего — как постепенно проявлялось изображение при проявке фотографии по доцифровой технологии.
Мне это показалось любопытным, но почему-то ничуть не удивило — я, как будто, уже знал, что именно так и должны появляться такие персонажи. Правда, было совершенно не понятно, что это был за персонаж.
Этот мальчишка был явно старше меня, как выяснилось много-много позже, — 12-ти лет. Он был, как будто, несколько смущён и даже растерян — явно больше меня, — его лицо выражало недоумение. Он словно был застигнут врасплох, и, похоже, сам, так же как и я, не совсем понимал, почему и зачем он тут появился.
Но поскольку его появление, по логике всех детей, которым по их естественной наивности запросто открыты разные измерения реальности, оказалось для меня менее удивительным и невозможным, постольку я, на правах наименее потрясённого случившимся, первым проявил инициативу.
— А ты кто? — любопытствуя, по-детски просто, почти обыденно, словно это было появление нового мальчика в песочнице, спросил я.
— Я твой Ангел-Хранитель — так же просто, с удивлением, но дружелюбно-нравоучительно, преодолевая смущение, ответил он.
— А кто это? — задал я новый вопрос.
В ответ он покивал-покачал головой, по-мальчишески интенсивно двигая скулами и вращая глазами, мимикой выражая явное затруднение с ответом на такой наивный вопрос, в конечном счёте, оставшийся вообще без какого-либо ответа.
Еще какое-то время мы молча, словно взаимно ожидая чего-то, с интересом смотрели друг на друга. Еще бы несколько секунд нерешительного осмысления, и я бы, скорее всего, по-детски предложил ему участие в каком-либо «проекте» в ближайшей песочнице, но он, явно предупреждая моё назревающее предложение и, как бы извиняясь, произнёс «Мне надо возвращаться», или, может быть, «Мне пора».
— Хорошо — запросто и покорно согласился я.
И он растворился и исчез — так же внезапно, тихо и бесследно, как и появился. А я оказался в том же самом месте и в том же самом кипении окружающей жизни вечернего двора, из которого был удивительным образом и незаметно для всех присутствующих изъят минуту, а может быть несколько минут, а может — всего несколько секунд назад.
Такое вот странное, но доброе переживание, из которого я тогда мало что понял (но этого, возможно, и не требовалось тогда) и оно, наверное, истёрлось бы из пластичной детской психики… если бы у него не было продолжения.

2. Прошло много времени… Мои воспоминания о событии и волшебные впечатления от него быстро истирались на виражах и ухабах этого времени в стремительно усложняющейся психике. Примерно через 10 лет, тоже в один из вполне рядовых, совершенно обычных дней в самом начале осени, при самых обычных обстоятельствах, так же совершенно неожиданно и беспристрастно окружающее пространство расступилось, и в его образовавшемся локусе снова появился Он.
Это был всё тот же мальчишка, который ничуть не изменился, и потому его легко было вспомнить и узнать, даже спустя столько лет! И это поразило меня гораздо больше, чем сама «физика» Его явления. И опять, Он сам был явно удивлён и даже растерян, словно внезапно был принудительно вырван из какой-то другой, «своей» действительности, чтобы зачем-то оказаться здесь.
— А я тебя помню — неожиданно спокойно встретил я его словами.
— Я знаю это — с легкой улыбкой, постепенно превозмогая растерянность, ответил Он.
Меня действительно удивило, что прошло много лет (для пятилетнего ребёнка такой срок — всё равно, что три жизни прожить, это больше, чем вечность), я повзрослел, а Он остался всё таким же мальчиком, и теперь уже я был заметно старше Его.
— Прошло столько времени — в том возрасте ещё не говорят «годы» и тем более «лета», — а ты всё тот же, и даже не вырос — не удержавшись, удивлённо вслух заметил я.
— Да — коротко подтвердил Он.
Совершенно не удовлетворившись этим и желая получить больше, я задал казавшийся мне тогда закономерным, но оказавшийся явно неуместным в тех обстоятельствах вопрос:
— А сколько тебе лет?
— Мне всегда 12 — ответил Он спокойно.
От неожиданности такого ответа и заподозрив какой-то подвох, я задал ещё более неуместный вопрос:
— А почему именно 12?
Его последующий ответ оказался для меня непостижимым и поставил меня в полный тупик.
— Каждому — своё число… — вот что Он ответил!
Ничего не поняв тогда, да и сейчас, по прошествии неисчислимых лет, до сих пор не уверен в смысле его слов. Но мне кажется, что он имел в виду вовсе не то, что каждому ангелу априори назначен свой возраст. Я думаю, что имелось в виду то, что возраст каждого Ангела-Хранителя определяется и соответствует сущности того человека, хранителем которого он назначен. Каков человек в своей сути, таков и возраст его Ангела, поставленного высшими силами для его охранения.
И тут уж, совершенно смутившись, особенно осознавая, что меня озадачил мальчик намного младше меня, и, понимая, что как-то же надо сгладить свою несообразительность и выжидающее молчание, я задал откровенно глупый вопрос:
— А чем ты занимаешься?
Этот вопрос окончательно стёр следы прежнего замешательства с Его лица, словно приведя Его в чувство той реальности, в которой Он пребывал сию минуту, и с откровенной улыбкой дружелюбно-насмешливо воскликнул:
— Я же Ангел!
И тут я, наконец, заметил край Его закопчённого се́рью правого белоснежного крыла, по-мальчишески угловато выглядывавшего из-за Его худых плеч.
Но… Его ответ ввёл меня в ещё больший ступор. Мне тогда показалось странным, как может 12-тилетний мальчишка кого-то всерьёз защитить? В таком возрасте человечек и сам нередко нуждается в помощи и защите, даже для меня тогдашнего это было нелишним иной раз, хотя я был уже намного старше Его. А Он, немного помолчав и словно оправившись от непонятности своего появления, с некоторой неохотой и грустью произнёс:
— Прощай! — казалось, Он и сам был непротив немного задержаться в этой изменённого состояния реальности.
От неопределённости Он сделал невольное движение, от которого Его белокипенные крылья немного расправились. И я изумлённо смотрел на эти неведомые для меня органы жизни. Помню, мне тогда очень хотелось притронуться к этим, из другого бытия явившимся, крыльям. Но я окончательно оробел и не сделал этого, и даже не посмел спросить на это Его разрешения.
Смущённый, нет — откровенно ошарашенный, я только кивнул в ответ и эхом повторил: «Прощай!»
Он исчез, словно растворился в ставшей для меня такой зыбкой и чувственно запутанной реальности, с лёгкой, немного печальной улыбкой и даже не расправив своих совершенных крыльев!
…Искривлённое пространство-время вокруг меня снова распрямилось-выправилось, вернулось к своей прежней «стандартной» геометрии и топологической норме. И никто рядом бывший со мной ничего не заметил.
Странно, я почему-то даже не спросил, как его звать!

3. Больше я Его никогда не встречал, но иной раз мне чудится его незримое присутствие. И кроме поразивших меня Его ответов во время наших «сеансов общения», остаётся до сих пор совершенно непонятной и необъяснимой явная, очевидная случайность Его появлений. Действительно, оба явления были совершенно беспричинны, чем, скорее всего, и можно объяснить Его чрезвычайную удивлённость и даже растерянность в обоих случаях. Почему Он появился именно тогда? И почему предо мною? С какой целью? Какой-то случайный сбой или короткое замыкание в причинно-следственных контурах «верхнего уровня»? Но как такое возможно? Или, всё же, какая-то причина ускользала от моего (и Его?!) понимания?
Вот такие сюрреалистические сюжеты моей жизни в раннем возрасте, навсегда отпечатавшиеся удивительными, чистыми и добрыми воспоминаниями на долгие последующие годы.
Но и это ещё не конец истории! Был и 3-й акт изначально двухактного явления...

4. Прошло очень много времени с момента последнего явления — несколько экзистенциально длиннющих периодов жизни, а может даже и жизней. <...>
Однажды, привычно сканируя в мировой сети многоводный информационный поток, в одном из назойливых новостных выпусков наткнулся на выложенные документальные фото- и видеоматериалы, связанные с очередной бойней-расстрелом в далёкой зарубежной стране. Из ряда лиц взгляд быстро выцепил Его: Его легко было идентифицировать, поскольку он ничуть не изменился с прежнего раза!
Что это значит — никак не доступно моему пониманию. Он теперь не мой Ангел-Хранитель, а чей-то другой? В памяти всплыло его «прощай». А мой Ангел — кто-то другой, и есть ли вообще теперь он у меня? Или, может даже, Он и вовсе уже совлёкся своей ангельской миссии и окончательно сошёл на землю? Почему и как такое возможно? И не послужил ли именно я невольной причиной такого развития событий? И главное — какова теперь его судьба?
В какой-то мере теперь уже я ощущаю себя хранителем «моего» Ангела…
 

Насколько вся эта история реальна и правдоподобна — совершено неважно: она в любом случае уже произошла!