Перейти к содержимому

Чувственность подменила чувство.
Наглядность убивает воображение.
Толерантность вытеснила эмпатию.
Гражданственность извратила родственность.
Сексуальные отношения застили любовь.
Доверие формализовалось доверенностью.
Ум редуцировал в рациональность.
Добро оскоромилось незлом.

История не может ничему научить того, кто избавляется от нее в своем сознании, не исследует ее умом и душой…
Планетарная история становится виртуальным полигоном, произвольной «бродилкой» по причудливым, не осознаваемым в лицах и реальных событиях, сюжетам абстрактного астрономического процесса.
Это параистория, в которой добро и зло — лишь атрибуты ушедших и уже ненужных-неинтересных времен. Трагедия фарсифицируется — становится игровым фарсом, в котором взаимоинверсия правды и вымысла — дополнительная игровая опция…
«Люцифер» тоже был «несущим свет», но теперь Люцифер — властелин тьмы.

И добром можно причинить боль.
И зло может оказаться врачующим — как горькое лекарство в болезни…

Отчаянно желая сделать что-нибудь непременно полезное и объективно хорошее, неожиданно и незаметно для себя можно совершить что-то реально вредное и субъективно плохое! Поистине, крайности, полюса сходятся, особенно — в настойчивом, а иногда и фанатичном усилии достичь одного из них…
«Благими намерениями дорога в Ад вымощена» — такие общеизвестные и банальные истины — как предостережения — иной раз познаются из личной жизненной практики — как неожиданные и горькие апостериорные выводы.

Католицизм жестокосердно пугает адом, но охотно обещает (по определенному тарифу заслуг) рай.
Протестантизм профессионально утешается мирскими делами, оставляя небо на потом, но напоминая о посмертных рисках земной бизнес-пассивности.
Православие строго предупреждает безнравственность, блюдет возможное благочиние и… пребывает в вековом ожидании.
Христианство в целом слишком сосредоточенно на грехах, и легко осуждает на потусторонние мучения и наказания, но забывает о важности преображающей добродетели и спасительной значимости потенциала нравственного восхождения человека — даже и в его несовершенной природе, даже и в его заблудшей душе.
Это эмпирическое исповедание добра как неутомимой веры в сверхэмпирического человека.