Метка: воспоминания

Один из летних дней далёкого детства, без даты и времени, без хронологии и твёрдых воспоминаний, не документированный ни в каких летописях и дневниках, не осмысленный и не высказанный ни в каких формах. Он — только впечатление, цельное и бескомпромиссное, как древний валун на длинной пыльной дороге. Он — чистое ощущение, ничего не ведающее о рациональности, иссушающей и гасящей непосредственную вибрацию неискушённой души…
День невечерний, и даже не день, а самое его безгрешно-чистое начало — утро не полуденное, когда краски обещанного дня уже проявились вполне, но не выцвели, не выкипели, не поблекли и не утомили, а только ещё в потенциальном раскрытии, в обещании благодатного расцвета. И до знойного, всезнающе-опытного, умудрённо-утомлённого полудня, зенита переживаний ещё необозримо далеко — почти весь день, почти вся жизнь… И потому, — первородная свежесть во всём; и бодрящая, ещё незапечатлённая новизна ещё одного сюжета, приготовленного на этот день; и ненасыщенная, неутолённая ещё жадность и острота восприятия и удивительность предстоящих впечатлений… И всё многоцветье объективного окружающего мира, и всё преднетерпение-готовность субъективного Я-восприятия этого мира — все эти рвущиеся наружу энергии распахнутого для удивления бытия, как будто, стремятся слиться во взаимном раскрытии-ощущении-постижении…
Утро неполуденное… Ещё только самое утро. Свежо, но не холодно, тепло но не удушливо жарко. Тёплая прохлада. И потому сон сладок и почти непреодолим. Но повседневность всё энергичнее хлопочет в своём привычно озабоченном ритме и проявлениях. Но не тревожит тех, кто ею сам мало озабочен… Детский сон — это особая стихия, это становление Космоса — во всём непостижимом многообразии его спиральных галактик, светил «от сотворения мира», россыпи звезд и планет — в отдельно взятой душе.
Но всё же, сон понемногу истончается, исподволь к нему примешиваются нарастающие звуки и запахи расцветающего дня. И как-то постепенно, незаметно, не вдруг, не катастрофически-резко… просыпаешься, точнее, — проявляешься в событийной ткани начатого дня. «Прорезываешься» в реальности не от проникающего в мозг истеричного звука будильника, срывающего организм в ужас и стресс; не от приснившегося кошмара «на злобу дня»; не от мысли, что вот уже, наверное, придется опоздать; не от пронзительного воспоминания, что сегодня обязательно нужно сделать гиперважное и мегаответственное дело, куда-то дойти, кому-то непременно дозвониться… Просыпаешься не по необходимости, не принудительно, не аварийно-невольно…
А проступаешь в яви постепе-е-е-енно эго-пятном на извечно пёстром холсте этого мира от полноты и избытка сил, восстановленных сном, и уже требующих излиться делом. Плавно материализуешься сознанием, входя в ритм с той глубокой и чистой «музыкой сфер», какой с определенного дня весной начинает звенеть высокое небо; от нарастающей тональности эгоистически громких птичьих пересудов под раскрытым окном; от ласково-теплого, но яркого и настойчивого солнечного луча, гуляющего по затворенным векам; от домовито жужжащих по своим витальным делам мух, уже принявшихся за свою вечную работу; от зуда проснувшегося города; от запаха свежести всеобъятного мира и… блинов, уже ждущих тебя где-то в глубинах домашнего чертога…
И вся это рождающаяся симфония повседневности входит в сознание-ощущения — «чувство-знание» — как удивительное начало ещё одной вереницы событий, наполненных безотчётным восторгом, бескорыстной радостью бытия, еще только открытого для исполнения…
И беспричинная, непроизвольная улыбка озаряет лик, высвечивая на нём волшебную картину неподконтрольного никакой мировой стихии, вне каких-либо причинно-следственных закономерностей, самодостаточного счастья. И сладкая истома охватывает тело, и неизъяснимый восторг разгоняет душу до метафизических высот ощущения от предназначенной будущности. И два чувства сопернически овладевают: так приятно, так сладко ещё немного остаться во власти неспешного сна, ибо понятие спешки заперто на задворках сознания, и, одновременно, — желание сорваться в вихрь предстоящего дела — жизни, поскорее отпить из приготовленной на сей день «чаши бытия», побежать навстречу тому откровению мира, которое, безусловно, уже вот-вот ожидает тебя, погрузиться в приятное и ещё непресыщенное восприятие всех удивительностей, всех неожиданностей, всех радостных, и просто счастливых впечатлений и переживаний.
Всё молодо, всё свежо, всё бодро и заряжено уже поджидающей радостью, актуальным восторгом, самыми неожиданными впечатлениями и неведомыми ощущениями. Столько всего нового, интересного, неиспробованного, загадочного вокруг. И от всего этого волна непосредственного удивления, непорочного блаженства, безгрешной радости открывающегося в душе бытия переполняет и рвётся наружу. Это чистая радость как энергия жизни, как неопровержимое предчувствие вселенскости, это само беспримесное, самородное счастье — непосредственное и естественное как возможность дышать и воспринимать. Как вечная Истина…

Всё идет своим чередом, всё развивается в своей непостижимой логике… И уносит куда-то иногда, действительно…

Если и не физически, в пространстве, то ментально, во времени.

Например, иной раз из глубин памяти неожиданно, спонтанно всплывают совершенно непредсказуемые, казалось бы, ничем и никак не спровоцированные воспоминания…

Так, какой-то один из давних дней, выхваченный из вереницы минувших, почти безликий, без точного номера в календаре и даже без определённого месяца. Просто обычный, а по тогдашним актуальным ощущениям, — возможно, и вовсе заурядный, «насупленный» день. В котором были какие-то срочные, но как всегда — исчезающе мелкие в перспективе Бытия вопросы, какие-то ложно неотложные псевдодела, какое-то почти агрессивное напряжение-тонус, устремлённость, нервное ощущение непременно необходимого и «вот-сейчас-обязательно-должного»… Безликие встречи, разговоры-топи, беззвучные слова, уносимые мгновением, гвоздём застрявшая в мо́зге случайная мысль-на-один-вздрог, мимолётные наблюдения и пустопорожние суждения. Просто тина пустых, заболоченных минут, выброшенная из цивилизационного потока времени на взмученное мелководье обыденного сознания…

Ни-че-го!

Ничего значимого, достойного, ничего реально сопоставимого с Подлинным, его хребтами-валунами мировых задач, за которые можно попробовать как-то зацепиться и оправдаться, ничего напоминающего о вселенской Гармонии. Просто день, просто пребывание в нём, несанкционированное высшим Смыслом, просто неостановимая череда текущих бесцветных занятий и проч. и проч. озабоченности эмпирического человека. Но память стихийно выплеснула бесхитростные картины того дня на поверхность теперешнего сознания. И невольно начинаешь разбирать этот выпавший экзистенциальный пазл, пытаясь его расшифровать — не столько логикой того, безвозвратно изжитого, дня, сколько новым вживанием-вчувствованием в него.

И понемногу начинаешь открывать, что тот день был щедро озарён солнечным светом, и воздух как-то особенно чисто звенел и напоминал о реальности момента, что ты — здесь, что ты — жив и что ты — в полноте ощущения реально Сущего. И постепенно замечать в нём неостановимое движение жизни в её многочисленных, неизмеримых проявлениях — в образах, звуках, запахах, деловитом непрерывном течении-длении. И птиц, вызывающе беспечных в своей повседневной суете, и лица — знакомых, случайных и даже лишних — если мысленно стереть с них тень случайной озабоченности — нормальные лица современников-соучастников Жизни, в сущности — потенциальных всечеловеков. И неожиданно начинаешь ощущать какую-то распирающую полноту того дня, его распахнутую незамысловатую мудрость, торжествующую прозрачность момента, его нормирующую душу логику и изобильность красок и впечатлений — всю целостность и даже вызывающий гедонизм безвестного фрагмента своего со-бытия, которые невозможно ни дефинировать самым изощрённым умом, ни вдохнуть самой полной грудью. И одновременно — сковывающую ностальгию, тянущую грусть — по промелькнувшей и даже не отпитой большим глотком целомудренности пропавшего мгновения. И непостижимо, вопреки тем фактическим впечатлениям, которые сопровождали переживания именно того самого дня и именно в тот самый день, поднимаешься до признания — и умом, и сердцем — что это был действительно день твоей жизни, что это и была Жизнь. Что это был хороший, добрый день, и всплывшие воспоминания о нём неожиданно согревают и укрепляют душу, ибо это была причастность всему тому — мировому и надмирному, — о чём она томится в сумерках эмпирической данности. И был дар его чувствовать, его переживать. И даже — в нём участвовать. И даже — стяжать малую толику. И даже — проявить гордыню: не замечать бьющее сквозь хмурые мысли солнце, досадовать на несвоевременный дождь или образ встречного-прохожего, назойливо занозившегося в сознании, уворачиваться от неожиданного ветра, самочинно разметавшего порядок в сосредоточенной душе…

Она-то предугадывает порядок и гармонию («нарядный порядок», или «Космос» древних греков) даже в самом мимолётном, отвлечённом и случайном…

Как, например, экзистенциальный опыт дня текущего…

Господи, неужели?..